Все были воодушевленно возбуждены, многословно и горячо обсуждали предполагаемые перипетии путешествия. Особым вниманием пользовались местные плотовщики, хорошо знающие вздорный и необузданный нрав весенней Шилки вплоть до ее встречи с Аргунью; ниже, по Амуру, сплавлялись немногие, однако ходили они на лодках, теперь же вниз шел огромный караван плотов, лодок, барж и павозков — а это далеко не одно и то же.

Любовался народ и уличными украшениями, на которые расстарались местные власти и первый из них подполковник Разгильдеев. Иван Евграфович после ревизии Струве изо всех сил стремился обратить внимание генерал-губернатора на свои хорошие дела. Он провел подписку среди офицеров и старших чиновников на праздничный ужин. Муравьев было воспротивился, но, видя, с каким энтузиазмом все восприняли предложение Разгильдеева, дал согласие и внес свой вклад по подписке.

Но с ужином дело шло обычным порядком, а вот украшение города родилось из фантазий самого Разгильдеева и его помощников. Разглядеть его краски сегодня сквозь плотные слои лет чрезвычайно трудно, практически невозможно, однако, слава богу, нашелся очевидец, положивший увиденные картины на бумагу. Этим очевидцем явился благочинный, протоиерей Симеон Боголюбский. И вот его впечатления (с малыми сокращениями и некоторыми уточнениями).

«Праздник был назначен на 9 мая, день святителя Николая.

Вечером этого дня главная улица завода, на полторы версты в длину, по обеим сторонам обставлена была деревьями, в виде большой аллеи, и при них на подмостках стояли плошки. На этой же улице возвышался храм Славы с боковыми пирамидами, украшенными плошками и разноцветными фонарями; в центре помещен был транспарант с вензелевым изображением государя императора под короною; вверху был парящий орел, а внизу написано:

Посреди улицы, на нагорной площадке, устроен был из деревьев — лиственницы, черемухи, березы, сосны, багульника и мелкого кустарника — полукруглый садик с аллеею, обставленною такими же деревьями. В полукружии возвышались: посредине — храм, а по бокам — пирамиды. Все это сооружение связывалось арками легко и красиво, а пирамиды кроме огней украшены были и цветами. В глубине этих арок, или храмиков, вставлены были три транспаранта. На среднем транспаранте была написана аллегорическая картина — рыцарь на Стрелке, где соединяются Шилка и Аргунь, стоящий на пьедестале из военных доспехов. В одной руке рыцаря щит, в другой меч. Этим мечом витязь показывает на Восток, а там, вдали, возле устья Амура, видны: крест, поклонение ему монгольских племен, восходящее солнце и т. д.; над рыцарем парит двуглавый орел; над устьем Амура — тоже. В средине между орлами, в облаках, является на торжественной колеснице, везомой двумя лошадьми, Марс. Внизу, по берегам Амура, видны пажити, нивы, церкви, сельские работы, горное дело; равно показана фауна края: звери, кит, рыбы, птицы и т. д. На устье Амура, в глубине картины, виден город, а на взморье — корабли: суда, пароходы, лодки и т. п. Под картиною помещены следующие стихи:

В правой боковой пирамиде на транспаранте написаны были исторические события, совершившиеся во время управления Восточной Сибирью Н. Н. Муравьевым:

«В достославное царствование Государя Императора Николая I, в управление Восточной Сибирью генерал-лейтенанта Муравьева, совершилось:

В лете 1851 года — преобразование Забайкальского края.

В лете 1852 года — Забайкальскому казачьему войску розданы знамена, в командование войском наказного атамана генерал-майора Запольского.

В лете 1853 года — по рекам Шилке и Унде добыто 171 пуд золота.

В лете 1854 года — на воды рек Шилки и Аргуни спущена легкая флотилия для плавания по Амуру. Главным строителем флотилии был капитан 2-го ранга Казакевич».

С левой стороны в пирамиде вставлена была клеевая картина, на которой изображена река и по ней плывущая лодка с тремя штабс-офицерами, а внизу написано:

За этими арками, в глубине панорамы, на возвышении, поставлен был щит, на котором бенгальским огнем горели буквы «Н.Н.» (вензель Муравьева)».

Когда генерал-губернатор осматривал все эти сооружения и украшения, военный оркестр несколько раз играл «Боже, царя храни…», огненными разноцветными фонтанами взрывались фейерверки, многочисленные зрители по сторонам улицы кричали «ура» и бросали в воздух шапки.

Ликование было непринужденным, рождалось душевным восторгом от первого и, наверное, последнего такого праздника в этом городке, все годы своего существования знавшего лишь изнурительную работу на заводе, на плотбищах, приисках — да военную службу, которая была не менее изнурительной.

Вагранов, сопровождавший Муравьева, выхватил взглядом среди работного люда, толпившегося на обочине, знакомое молодое лицо, поманил парня пальцем и, когда тот подошел, в удобный момент представил его генералу:

— Вот, Николай Николаевич, плотогон Ваньша Казаков, тот самый, который помогал задержать английских шпионов.

Муравьев, в первый момент недоуменно поднявший брови — кто это и зачем он мне нужен?! — услышав про английских шпионов, сразу подобрел лицом.

— Рад, очень рад, — похлопал он парня по плечу. — Ну, как, Ваньша, нравится тебе праздник?

Ваньша, сминая в больших руках сдернутый с головы картуз, сказал, мучительно запинаясь:

— Глянется… Тупоресь никадысь [48] такова не видал… Дён нонеча яровной… [49]

— А на сплав записался?

— А как же! И я, и тятя, и Архип Седых — все вместях уплавимся, токо на разных плотах…

— Молодцы! Вот вам рубль серебряный, погуляйте сегодня, а на плотах — ни-ни, чтоб ни капли! Ну, а за тех англичан прими мою отдельную благодарность, — и генерал подал парню еще один рубль. — Подружка у тебя есть?

— А как же! Марфуша Седых, дочка дядьки Архипа…

— Вот и купи ей какой-нибудь подарок.

— Благодарствуем! — поклонился Ваньша. Не в пояс поклонился — с достоинством, как подобает мастеру-плотогону.

Муравьев с любопытством посмотрел на него, хмыкнул и тоже наклонил голову, прощаясь.