— М-да, — Путятин постучал пальцами по столу. — И что же вы предлагаете?
— Я думаю, милейший Евфимий Васильевич, вам немного погодя, ближе к осени, надо снова идти в Японию — доводить свою миссию до завершения. Командор Перри заключил с японцами договор, и вы, я уверен, заключите.
— Черт бы побрал этого Перри! — зарычал Путятин. — Явился с целой армадой кораблей и под пушками заставил-таки самураев подписать невыгодный договор.
— А вы идите на одном фрегате, на «Диане». Во-первых, легче уйти от англичан, если встретите их, не дай бог. Во-вторых, японцы увидят, что русские им не угрожают, а договор предлагают равноправный, и всё подпишут.
— А что будет с кораблями моего отряда? Что с «Палладой»? — Он оглядел каюту с нескрываемой любовью: за три года фрегат стал родным.
— По распоряжению генерал-адмирала, если им будет угрожать опасность от англичан и французов, их переведут в устье Амура. Римский-Корсаков доказал, что это возможно, а противник о том понятия не имеет. «Палладу» отправим туда в первую очередь, она свое отслужила. Я отдам Невельскому соответствующее распоряжение.
— Ну, хорошо, — сдался адмирал. — Я согласен.
Несмотря на все усилия Невельского, для «Паллады» так и не был найден достаточно глубокий фарватер, и ее увели зимовать обратно в Императорскую Гавань. По приказу Путятина с нее сняли все, что было возможно, а в корпус заложили несколько бочонков пороху, чтобы взорвать при угрозе захвата фрегата противником. Из пушек «Паллады» устроили батарею на мысе Лазарева. Геннадий Иванович страшно расстроился: он несколько лет просил и даже требовал прислать ему достаточно мощные паровые суда для подробного исследования и описания течений и глубин в Амурском лимане и Татарском проливе, но его воззвания остались гласом, вопиющим в пустыне (16-сильная «Надежда» не в счет). Если бы такие пароходы у него были, русские моряки уже имели бы на руках подробную лоцию этих акваторий и могли ввести в Амур любое морское судно или корабль. Нет, лоция, конечно, была, но очень приблизительная, ее возможности оставляли желать лучшего, хотя и она сослужила Охотской флотилии немалую службу.
Глава 2
17 августа 1854 года генерал-майор Василий Степанович Завойко проснулся, как обычно, рано, около пяти часов утра. И разбудил его, как всегда, петух, заоравший свое ку-ка-ре-ку со двора правителя губернской канцелярии Лохвицкого. Ему ответило длинное му-у-у из усадьбы полицмейстера Губарева, и там же всполошенно закудахтали куры — это жена Михаила Даниловича, Серафима Гавриловна, занялась домашним хозяйством: у Губаревых куча детворы: мал мала меньше — знай поворачивайся! Впрочем, у Завойко на троих больше — девятеро (да и десятый не за горами), и всем нужны яйца, нужно коровье молоко и всякая огородная зелень — так что и у самого камчатского губернатора за домом вольготно расположились хозяйственный двор с хлевами для свиней (солидная молочная ферма устроена за городом) и обширный сад-огород с грядками клубники, капусты, моркови и огурцов (благо с навозом проблем нет, а на навозной грядке огурцы дивно растут): есть и маленькая тепличка — для выращивания американского томатля, семена его привез по просьбе губернатора один из американских китобоев, и обширное поле картофеля. Все, разумеется, в ведении жены губернатора — Юлии Егоровны, урожденной баронессы фон Врангель. Вернее, не столько в ведении, сколько в руках, потому что слуг, кроме кухарки Харитины да старого «няня» Кирилы, у Завойко отродясь не бывало, а на ферме работали наемные работники из местных жителей. Впрочем, семья барона, профессора права Егора Васильевича Врангеля, слугами тоже не была избалована.
А вот ведать хозяйством, и не только своим, больше приходилось Василию Степановичу, и так сложилось еще в бытность его начальником сначала Охотской, а затем Аянской фактории Русско-Американской компании. Именно благодаря ему в Охотске и Аяне появились огороды, а затем и коровы, купленные в Якутии, где они стоили копейки.
Прежде не было ни того, ни другого и в Петропавловске. До приезда Завойко тут вообще был полный разор, и город буквально спивался. Василий Степанович вдруг обнаружил в себе железную волю к наведению порядка. Пьянство прекратил одномоментно, запретив казенному магазину продавать водку кому бы то ни было без губернаторского письменного разрешения, а самогоноварение на Камчатке отсутствовало вообще и не появилось после запрета, поскольку варить это зелье было не из чего. Все взрослое население города — около 300 человек — губернатор бросил на строительство. В окрестностях Петропавловска не было строительного леса — губернатор лично поехал по области и нашел подходящий лес в районе Нижне-Камчатска. Под его руководством там построили бот и на нем заготовленный лес начали доставлять в порт. А в Тарьинской бухте, что на юго-восточном берегу Авачинской губы, нашлась превосходная глина, и губернатор там устроил небольшой кирпичный завод — без печи ведь дом не построишь. В общем, за четыре года появились новые склады, торговые лавки, казарма для низших чинов, флигеля для офицерского состава, канцелярия, казначейство, частные дома, причалы в порту и многое другое. Население выросло в четыре раза. Объезжая край, Завойко обнаружил, что имеются прекрасные условия для животноводства; немедленно из Аяна на свободном компанейском судне привезли 300 коров, а из Русской Америки свиней, и губернатор роздал их в семьи — поначалу в долг, а затем люди раскусили всю выгоду их приобретения и уже покупали за свои деньги. С большим усердием Василий Степанович и Юлия Егоровна пропагандировали огородничество. Губернатор обязал каждую семью сажать не меньше, чем по 10 пудов картофеля, и каждый год проводил сельскохозяйственные выставки. Первая была в его собственном дворе, где на полотне разложили выращенные плоды и овощи. Победителям Юлия Егоровна вручила денежные премии (никто не знал, что они были из губернаторского жалованья).
Вершиной наведения порядка, наверное, следовало признать установление справедливости в торговле мехами. Камчадалы не знали истинную цену мехов, на которые приобретали у купцов нужные для себя товары, и торгаши беззастенчиво обманывали наивных аборигенов. Завойко назначил чиновника-инспектора, в обязанности которого входило сообщать охотникам настоящую цену звериных шкурок и цену товаров, получаемых в обмен. Купцы повозмущались промеж собой, но в конце концов смирились, поскольку выгода все равно была весьма и весьма велика.
Первый камчатский губернатор был строг, но справедлив, не терпел разгильдяйства и лени, не допускал фанфаронства чиновников и унижения ими простых людей, во всех делах был первым, и это снискало у камчадалов если не любовь, то глубокое уважение не только к самому губернатору, но и к власти, которой и для которой он был прислан на этот край Российской земли.
«Охо-хо, — вздохнул Василий Степанович, спуская на пол ноги, настолько натруженные за последние месяцы, что ими больно было ступать, — вот тебе и власть, вот тебе и уважение». Нервотрепка началась, когда в марте зашедший для ремонта американский китобой «Нобль» привез дружеское письмо от гавайского короля Камеамеа, в котором тот сообщал, что возможно нападение на Камчатку кораблей англичан и французов. Почему же он не поверил пять лет назад генерал-губернатору Муравьеву, когда тот определил места береговых батарей и настаивал на их срочном сооружении? Да нет, нельзя сказать, что не поверил, — просто не до них было. Впрочем, и Петербург хорош: так и не удосужился прислать новые пушки и ружья. Но все равно — за четыре года губернаторства не только открытые капониры — бастионы можно было построить, причем спокойно и обстоятельно, а не так, как сейчас, — бросив всех, кто может держать в руках топор, лопату, кайло и кувалду, на сооружение тех самых батарей. Быстрей… быстрей… быстрей… без передыху, до полного изнеможения… А губернатору надо везде побывать, всюду успеть — наладить питание строителей, отправить к охотникам-камчадалам гонцов с призывом вступить в ополчение, вооружить население, да многих и обучить обращаться с ружьем и штыком… Ни головы, ни ног не хватает!